Преобразование консонантной системы
Корреляция согласных по твердости — мягкости
§ 76. После утраты редуцированных образовалась позиция различения твердых и мягких согласных независимо от следующего гласного: вер [в’ёр] — верь [в’ёр’1, дан [дан] — дань [дан*], мат [мат — мать [мат’], пыл [пыл] — пыль [пыл’]. Это имело последствия.
Во-первых, окончательно совместились прежде различавшиеся признаки палатальности (№”<*lj]) и пала- тализованности [(л<*1е]), став общим признаком в новой фонемной оппозиции. В результате этого фонетически любой согласный мог получить этот признак различения и, следовательно, включиться в коррелятивный ряд, построенный по признаку палатализованности. В говорах, развивших новую для русского языка оппозицию, происходило смещение среднеязычных <л”, н”, р”, з”, с”) в переднюю зону; в современном литературном языке эти согласные являются переднеязычными (л н*, р*, з*, с*), хотя и осложнены дополнительной йотовой артикуляцией. В связи с этим стало возможным возвращение в систему (j). Однако в северных русских говорах вплоть до недавнего времени сохранялись среднеязычные (л”, н”> и др., отсутствовала фонема Во-вторых, распространение признака палатализованности привело к еще большему отходу консонантной системы от системы вокализма. После падения редуцированных обычными типами сочетания согласного с гласным были следующие: [т’е] — нелабиальный палатализованный [т*], нелабиализованный передний [е] (т’ё) — нелабиальный палатализованный ?т’J, нелабиализованный передний ?ej [т'и] — нелабиальный палатализованный [т*], нелабиализованный передний (и] [то) — лабиальный непалатализованнын [т], лабиализованный непередний [о] [ту] — лабиальный непалатализованный [т], лабиализованный непередний [у] [ты] — лабиальный непалатализованный [т], нелабиализован* ный непередний [ы| Для большинства сочетаний признаки лабиальности (лабиовелярности) и ряда находятся в дополнительном распределении: отсутствие одного предполагает наличие другого, противоположного ему. В терминах акустической фонетики эти признаки можно было бы записать проще, объединив характеристику лабиовелярности согласного и лабиализованности гласного признаком бе- мольности, а палатализованность гласного и передний ряд гласного — признаком диезности; например: [то] — бемольный недиезный (слог в целом), [т’е] — диезный небемольный (слог в целом) и т. д., в таком случае [т’у]— сочетание диезного небемольного согласного с бемольным недиезным гласным. Положительный признак, знак маркировки, связан здесь с бемольностью для гласного и с диезностью для согласного. Таким образом, положение перед некоторыми гласными закрепило создавшееся в конце слова противопоставление согласных по твердости — мягкости (диезности), в таком случае и во всех прочих возможных в языке сочетаниях фонем «согласный + гласный» дифференциальные признаки прежней силлабемы распределились таким же образом: прежний слоговой признак диезности ^закрепился за согласным, прежний слоговой признак бемольности — за гласным. По общему закону диахронической фонологии коррелятивные ряды гласных и согласных всегда строятся по максимально противоположным признакам, но признаки, более противоположные друг другу, чем палатализованность и лабиализованность, трудно себе представить. В русском языке образовалась корреляция согласных по твердости — мягкости и корреляция гласных по нелаби- ализованнссти — лабиализованности. Основные свойства фонематической корреляции заключаются в том, что все коррелирующие пары фонем, противопоставленные друг другу по одному и тому же признаку, могут нейтрализовать этот признак в слабой позиции. В древнерусском языке корреляции по твердости — мягкости не было, потому что ни одно из условий корреляции не было соблюдено. После утраты <ъ, ь) также прошло некоторое время, пока большинство согласных усвоило общий признак различения: не среднеязычную артикуляцию, как у (л”, н”), не двухфокусное образование, как у (ж”, ш”>, не дополнительную среднеязычную фрикацию, как у <р”>, и никакой другой, фонетически сходный с палатализованносгью признак, а именно палатализованность как основной и единственный признак новой корреляции. В древнерусском языке совмещенность двух признаков в одной фонеме, например (т—т’) (непалатализованный лабиовелярный — палатализованный нелабиовеляр- ный), препятствовала нейтрализации в слабой позиции, потому что это противопоставление эквиполентное, т. е. равнозначное по двум признакам. Нейтрализация только одного из признаков (возможная, например, у шипящих) не приводила к утрате противопоставления, потому что в этой позиции сохранялся другой, дополнительный признак противопоставления. Фонологизация единственного признака создавала условия нейтрализации, появились позиции неразличения в противопоставлении (т—т’). Уже из нашего перечня возможных сочетаний согласных с гласными видно, что первые три типа сочетаний ущербны по отношению к корреляции по твердости — мягкости. Если единственный признак различения, представленный в них, признак палатализованности (ряда), действительно закреплен за согласным, то, значит, в положении перед (и, е, ё) может быть употреблен только палатализованный согласный, а противопоставление <т—т’> нейтрализуется. Наоборот, в сочетаниях [ты, т’а] гласные вообще не имеют положительного признака, по отношению к данным корреляциям они ведут себя как фонологически «пустые» элементы. Они не имеют собственного признака различения, потому что признак ряда, выделявший их в предшествовавшей системе,теперь используется согласными для образования оппозиции по твердости — мягкости. Вместе с тем (у, а) по всем остальным признакам сближаются с (и, а), так же как фонематически равны и (у, у). Произошло попарное слияние этих гласных в одну фонему, уменьшение числа возможных сочетаний и количества гласных фонем. Характер сочетаний определил такое слияние: поскольку признак ряда приняли для своих противопоставлений согласные, то гласные, различавшиеся только этим признаком, совпали в одной фонеме. И парадигматически, и синтагматически слабой оказалась фонема (ё) — в средневерхнем ряду не было другой гласной фонемы, а перед <ё) согласные не противопоставлялись по твердости — мягкости. Слабой оказалась и фонема (е>: парадигматически она противопоставлена <о) важным для системы признаком лабиализован- ности, но синтагматически отношение между <о> и (е) точно такое же, как и между (и) и (ы>, (а) и (а), которые стали оттенками одной фонемы. Все это обусловило последующие изменения фонем (ё, е) (см. § 90, 93), которые зависели от распределения слогов: [те] - [т’ё] — [т’и] - [т’у j - [т’а] |Т0] - # — (ТЫ| — [ту) — [та) Позиция неразличения (т) и (т’) возможна только перед (ё) — здесь встречается только мягкий, постоянно мягкий, всегда мягкий согласный. Это структурное обстоятельство привело к тому, что именно перед (ё) и фонетически развивалась «наибольшая степень мягкости согласного'»: всегда мягкий, согласный перед (ё) оказался особенно мягким. Впоследствии это способствовало выделению (j) в изменении [ё^ие] (см. § 93, 94). Но позицией нейтрализации положение (т’> перед <ё> назвать нельзя, поскольку в слабой позиции должен употребляться немаркированный член оппозиции, т. е. твердое (т), а в данном случае этого нет. Кроме того, сочетание (т’ё) сложилось исторически, когда система языка не имела еще возможности образовать сочетание типа те в результате каких- нибудь фонетических изменений. Поэтому положение (т’) перед (ё) является позиционным ограничением корреляции по твердости — мягкости, но не нейтрализацией по этому признаку. Коррелятивная цепь возникла после падения редуцированных одновременно у всех восточнославянских языков, однако впоследствии она реализовалась неодинаково. В севернорусских говорах, где процесс вторичного смягчения полумягких прошел непоследовательно, разложение силлабемы на признаки согласного и гласного привело к прямо противоположному результату, т. е. там гласные сохранили противопоставление по ряду (поэтому (’у, ’а, ы] остались в системе вокализма), а согласные включились в противопоставление по лабио- велярности (губные и заднеязычные согласные противопоставлены всем прочим согласным), поэтому сохранились многие особенности архаичной древнерусской системы, например (л”, н”) и отсутствие (j>- В украинских говорах, наоборот, начался было процесс, аналогичный русскому, но не дошел до конца, потому что в синтагматическом противопоставлении (т’е—то] гласные (о—е) не смогли выполнять одинаковой с [и—ы], [а—а] функции различителей <т—т’). В этих говорах мягкие и твердые согласные по-прежнему противопоставлялись только перед (а, у), а так как перед другими гласными это противопоставление не осуществлялось, фонологически всякий согласный перед прочими гласными стал осознаваться как твердый (даже если по происхождению он и был мягким). Произошло «отвердение» мягких согласных перед (е, и): семь [сем], сил [сил]. Эта фонологическая тенденция действовала долго и в разных говорах по-разному. Общим было только то, что сначала отвердевали губные перед <е> (на этот этап указывают все украинские говоры), затем все прочие согласные и только после этого происходило отвердение перед (и): последнее вызвано тем, что изменение [ё^гП грозило совпадением новой фонемы со старой (i). В белорусском языке мягкие зубные развили даже новые аффрикаты: ср. (т’>ц’), (д’^дз) в дзец1 (‘дети’). Тем не менее самым последовательным противопоставлением корреляция по твердости — мягкости стала только в русском языке. В формировании этой корреляции важно: 1) образование слабых позиций (условия нейтрализации противопоставления по данному признаку) и 2) усиление коррелятивного ряда за счет новых фонемных пар. § 77. Ассимиляция согласных по твердости — мягкости довольно последовательно передается некоторыми рукописями с начала XIII в. Правда, и в более ранних (АЕ1092, ЮЕ1120, ДЕ1164) встречаются похожие написания, но они скорее связаны с передачей «новых» (ъ, ь) и обозначают межслоговой сингармонизм. Невозможно привести весь материал, связанный с обозначением позиционной мягкости или твердости согласных; ограничимся только некоторыми примерами и укажем сочетания, представленные в больших по объему рукописях: ЖН1219, ГЕ1266, Пар.1271, РК1284, УКХП1, ПЕ1307, ПА 1307, Лавр.1377, МПХ1У и Пут.ХШ. Смягчение или отвердение согласного показано в этих рукописях либо написанием «новых» (ъ, ь), либо смешением букв, передающих этимологические <ъ, ь); ср.: дьверь, но хърамъ (на месте двьрь, храмъ), также пра- въдоу<.правьдоу или надь идью (надъ адью). Все прочие, менее надежные критерии определения фонетических ассимиляций не учитываются в установлении позиционных изменений. Самой распространенной позицией смягчения является положение губного перед (л’, н’, р’), независимо от того, восходит ли сонорный к палатальному или нет, здесь встречаются сочетания бьли, бьлю, вьли, вьлю, вьля, мьли, мьлю, мьля, пьле, пьли, пьлю, пьля, довольно редко бьне, бьре, вьргъ, пьргъ, пьри. Особенно много последних примеров в ПА1307: пь1ргьже пь1рипхъ и др. В других рукописях с XIII в., в МП XIV, РК1284 и др. смягчения губных даже перед [л’1 (/ epentheticum) нет. Следовательно, смягчение губных перед (л”) есть сохранение исконной мягкости такого сочетания, восходящей к пра- славянскому языку. С фонологизацией признака твердости — мягкости к концу XIII в. всякие следы смягчения губных исчезают (если в говоре губные не вступают в оппозицию по этому признаку, как в ПА1307). Более того, именно губные особенно упорно передаются как отвердевшие независимо от следующего согласного; ср.: гшъвъливаго, даровъникъ, дгъвъство, Евъгеншл, ис- правълтть, отмъщають, правъдоу, собъраст- в РК1284. Перед твердым согласным все источники указывают твердость губных, передавая это сочетаниями типа бъра, бъроу, въста, мъмо, мъра (смягчение (ф) зарегистрировано один раз: юфьргъмъ в ПЕ1307). Наоборот, зубные последовательно смягчались перед любым мягким и отвердевали перед любым твердым согласным; ср. обозначения типа зьдгь, зьли, зьлю, сьли, сыпи и др., но зъда, съкы, сълоу, съно для (д, т, з, с, н, р). Такое смягчение происходило и перед праведьникъ—дьверемъ в ПА1307), при переносе на другую строку или в середине строки (ср. /сьти — псь/те в ПА1307). Ассимиляция по твердости — мягкости у зубных, и особенно перед зубными, носит абсолютный характер и, по-видимому, была фонетически обязательной. Даже новгородские источники, обычно не отражающие ассимиляции по твердости — мягкости, иногда передают смягчение зубного перед палатальными (л, н); ср. замерьзьли в Бер.гр.ХШ. Смягчение (ц) отмечено один раз (ць/вгътьць в ЖН1219), впоследствии подобные примеры не встречаются; более того, <ц) в ассимиляции выступает как твердый (перед ним возможно только отвердение мягкого), из чего можно заключить, что отвердение (ц) происходило немного позже XIII в. Заднеязычные ведут себя неоднозначно. С одной стороны, перед слогами гь, ги, ки, хи, хе возможно смягчение зубных, но только (н, р), которые и сами по себе могли быть мягкими в подобных сочетаниях; ср. неопределенное по характеру верьги, которое можно транскрибировать и как [в’ер’г’и], особенно в рукописи XIII в. С другой стороны, сами (г, к, х) в одних случаях обозначают смягчение, в других, наоборот, отвердение; ср. отражение определенной твердости (г, к, х): двигъ/нися— хъ/рамъ, къровию — гърядоуще, лихъ/вы — изгъ/нилъ, приникъ/нетъ — навыкъноути, в ЖН1219 и ПА1307. В РК1284 возможны отклонения, вынесенные, может быть, из южнославянского оригинала, ср.: нигь/де, оукь/рппить, но прокъ/лять, окъ1леветание. Достоверных примеров позиционного смягчения заднеязычных нет до XV в. Поскольку данные московских рукописей особенно важны, укажем на те закономерности позиционного смягчения, которые выявляются из московских грамот после XV в. Безусловно сохраняется ассимиляция зубных (дв/ъсьте, Деменьтья, изьвещать), в том числе и перед (j) (вь ево обыъзде, сьпядоу), но ассимиляции по твердости — мягкости у губных и заднеязычных еще нет и в рукописях XVII в. (много примеров типа Акъсенъ, въместо, въсе, покупъки), причем и (ч’) выступает в качестве твердого (стряпъчеи, съчетомъ одинаково с результатом отвердения на стыке морфем). В Ab.XVII позиционное смягчение также отражается только для зубных (позиционное отвердение распространяется и на (р): горъко). На основании этого можно полагать, что старомосковское произношение XVII в. не выработало свойственного ему впоследствии обязательного смягчения согласного перед следующим мягким. § 78. Причин такой задержки в ассимиляции несколько. Первая связана с исходным распределением сочетаний. Заднеязычные и губные не варьировали перед суффиксами, в составе которых находились (ъ, ь), как это было у зубных; ср.: сладъка — ргъдька, но только лапъка, м&къка. Редкие исключения типа овьца во внимание не принимаем, так как здесь условия для ассимиляции возникли только после отвердения (ц*) (первоначально [ов’ц’а]). Таким образом, лишь (д, т, з, с, л, н, р) могли оказаться в морфологическом сочетании, в котором возникала возможность взаимной ассимиляции и к твердому, и к мягкому на стыке морфем, т. е. в фонологически важной позиции. Губные и заднеязычные могли бы только смягчаться, но это не вызывалось необходимостью морфологического чередования. Смягчение этих согласных было морфологически несущественно, поэтому оно задерживалось и не проявлялось в текстах. Не произошло оно и в силу парадигматических отношений в системе. Если, например, (т—т’) после утраты (ъ, ь) противопоставлены друг другу только по одному признаку (непалатализованный — палатализованный), в оппозициях у губных (п—п*) или заднеязычных (к—к*) сохранялись оба признака: лабиализованный — непалатализованный и нелабиализованный — палатализованный. Хотя признак лабиовелярности утратил свое фонематическое значение в системе противопоставлений, фонетически он все еще проявлялся в характере сочетаний. Чтобы войти в позиционные ассимиляции, губные и заднеязычные должны были нейтрализовать в слабой позиции не один признак (как зубные согласные), а два, что в одной и той же позиции затруднительно: позиция нейтрализации для каждого нового признака всегда является другой. Наконец, в абсолютно сильной позиции противопоставления по твердости — мягкости губные и заднеязычные либо вовсе не имели возможности для противопоставления, либо имели очень малую. В конце слова обычны т в е р д ы е<б, п, в, ф, г, к, х) в тех редких случаях, где после падения редуцированных возникли мягкие губные (заднеязычные такой возможности вовсе не имели), они стремились к отвердению, особенно в изолированной позиции, т. е. опять-таки в морфологически несущественной позиции. Раньше всего произошло отвердение конечного <м’) в ряде грамматических форм. В обозначении флексий творительного падежа единственного числа -омь и местного падежа единственного числа типа тгьмь рукописи XII в. продолжают древнерусскую традицию: взаимное смешение форм творительного падежа единственного числа и дательного падежа множественного числа типа столомь — столомъ, но в северо-восточных рукописях показано только -мь (ЖН1219, Грамота Ивана Калиты 1328 г. и др.), в новгородских источниках изменение -мь>-мъ прослеживается с начала XII в. (ср. в Бер. гр.: въ томъ, съ Лааъкъмъ, с нимо, съ хтмъ), пергаменные I овгородские грамоты отражают это изменение с XIII в. (ср.: даромъ, томъ в Гр.1269—1270; въ коупгьцьскомъ огородомъ в ДК1270; колебания в ME 1215). Даже в новгородских рукописях в обозначении этого явления до конца XIII в. отмечаются колебания в передаче конечного -мь: в СН1Л583 раза -мь и 47 раз -мъ почти равномерно по всем почеркам (во втором больше всего -мъ — 32 раза). Когда процесс отвердения конечного (м’) затронул северо-восточные говоры, там также наблюдалась зависимость отвердения от характера основы. Позиционные колебания -мъ — -мь отражены, например, в ПЕ1354, ГЕ1357, Лавр. 1377, к XV в. и в этих говорах отвердение конечного (м’) было завершено; в Дом.XVI находим только -мъ. В псковских рукописях результаты такого отвердения также отражены в конце XV в. Отвердение конечного (м’) происходило быстрее, может быть, потому, что некоторые формы с (м’> были архаичными для языка; во всяком случае, уже ЕКХП отражает колебание вгьмь — вгьмъ, имамъ — имамь.гв СН1Л и в Ип.1425 написания с -мъ обычны; в северо- восточных рукописях XIV в. этот процесс только начинается, но и тут возможна древнерусская дифференциация имамъ при вгьмь (в зависимости от характера основы). В суффиксальных морфемах губные проявляются по-разному. В Грамоте Ивана Даниловича 1389 г. отражено отвердение их (изъ Боровъска, московъских, островъское), а новгородские и двинские упорно сохраняют <ь>. Наиболее доказательны примеры отвердения конечного губного впроверяемой позиции (ср.: мовь— моей, семь — семи): мягкость конечного согласного поддерживается морфологически, мягкостью согласного во всей парадигме склонения. Отвердение согласного в этой позиции доказывает фонематическую его твердость; только северные рукописи дают такие примеры: кровъ, любовь, молъвъ та, семь, семъдесятъ, итровъ (и изолированные доловъ) в Ип. 1425; любовь, церковь в КН1Л; мовь в HIVJI; кровъ в ТН1Л; кровъ, любовь, морковь в Дом.XVI. Таким образом, еще одна причина отсутствия позиционного смягчения губных заключается в том, что в большинстве говоров они были фонематически твердыми и потому не вступали в оппозицию по твердости — мягкости. Исключение составляли северо-восточные русские говоры, но здесь корреляция по этому признаку наблюдалась не ранее XV в. Это связано с отсутствием слабых позиций, позиций неразличения (м) и <м’). Последовательность и четкость в противопоставлении зубных по твердости — мягкости определялись возможностью нейтрализации; ср.: две [д’в’е’1 и два [два] с зависимостью (д) от последующего согласного. Являясь по происхождению фонетической ассимиляцией, эта особенность реализации фонем закрепила функциональную ценность самого противопоставления. Для того чтобы то же случилось у губных, потребовалась серия предварительных изменений системного характера. Например, чтобы возникла ассимиляция лапки [лап’к’и] и лапка [лапка], необходимо было сначала получить мягкий заднеязычный согласный, что в древнерусском языке было принципиально невозможно. Такая возможность возникла только после некоторых изменений. § 79. Результатом образования коррелятивного ряда по признаку палатализации явились изменения согласных, прежде не имевших коррелятов по этому признаку. Система отношений дает несколько преобразований, связанных с наличием пустых клеток (4)-) и характера маркировки по данному признаку. Фонологизация палатализованности изменила признаки палатальных <л, н, р) и способствовала фонетическому изменению этих согласных. На севере сохранились (л”, н”), поэтому особая «полумягкость» {л, н] также осталась, давая, между прочим, общерусские варианты даже на словообразовательном уровне; ср. колебания типа междугородный — междугородний в прежнем суффиксе -ьн-. В остальных говорах и в литературном языке (л, н) повысили свою лабиовелярность, необходимую для более четкого противопоставления палатализованным <л, н), отличаясь этим и от современных западноевропейских языков, и от северных русских говоров. Новый фонемный признак потребовал максимального отталкивания двух противопоставляемых согласных и на фонетическом уровне. Палатальность <р ) и в древнерусском языке не прослеживалась достаточно четко, может быть, потому, что палатальная артикуляция у дрожащего давала своеобразную фрикативность. Поэтому после утраты редуцированных наметилось несколько возможных изменений. Фрикация была устранена во всех русских говорах (она реализовалась в польском(z), чешском (г) на месте(р”)), но так как именно мягкая фрикация передавала здесь признак палатальности, ее устранение привело к изменению <р”>р). С XV в. такое отвердение коснулось всех русских говоров, но в рукописях этот процесс отражается неравномерно. Особенно интенсивно он проходит на западе (псковские и смоленские рукописи XIV — XVI вв., материал которых подтверждается и современными говорами). Например, в псковских рукописях отражено отвердение (л”, н”) и смешение (р”, р): бранъ лютоу, ис Колывана, исполноу это, конъ (‘конь’), король, на осень, того дгьла (‘для’) и др., но: дочеръ, нев/ъръя Рури- ку, устрапавъ и вечерю (дат. п. ед. ч. вечеру), побартще и т. д. В первом случае — позиционное совпадение (л”—л>л), (н”—н>н), во втором — безусловная утрата <р”). В XV в. отвердение (л”, н”) в изолированной позиции отражают и более северные рукописи: владыченъ, 10 городенъ в KHIЛ; одеренъ, сажень в двинских грамотах XV в.; д/ъденъ, отенъ в Ип.1425 и т. д. Появляются многочисленные написания с пропуском <ь) после палатальных (л, н) перед велярными типа <н, ш, г, к, х). болше, Ванка, (В)олга, волно, колоколна (впоследствии дали варианты в суффиксальных; ср.: безмужную, вниш- ными, днешны в B3XVI). Все эти написания указывают на позиционную утрату палатальности <л, н). Сложность фонологической интерпретации таких написаний, несмотря на их частотность, заключается в их непоследовательности. Она возникает от того, что в противопоставлении (л—л”) обе фонемы маркированы в древнерусском языке (лабиовелярный — палатальный), а уело вия для нейтрализации фонем, вступающих в эквиполент- ную оппозицию, возникают очень редко. В данном случае происходила нейтрализация признака ряда, перед лабиовелярными согласными (л”, н”) становились велярными . Результат рассмотренных отвердений сохранился в определенных фонетических условиях, особенно после губных и заднеязычных перед [|]. Совпадение этих двух условий (положение после лабиовелярных перед (ы, и)) оказалось настолько важным, что и новые заимствования отражали подобное отвердение, ср. старое произношение принц[прынц] в современном литературном языке остались слова с результатом изменения (р”>р): грымза, крыж (‘крест’), крыло, крыльцо, крынка, прыткий, хрыч в просторечии и говорах: брыка (‘брюква’), брычка, грыб, грыдня (‘комната’), грыня (‘светелка’), грым (‘гром’), капрызный, коврыжка, крыга (‘плывущая льдина’), крык, крычать, прытка{<.притъка — ‘причина’), рыга, скрыпи, скрыпка и др. — во всех случаях <ы<и>. Впервые по памятникам зарегистрированы: крыло в СН1Л под 1230 г.; крынки (‘источник, криница’) в списке Хождения Даниила; крычать в Сл.ПИ; крылце в Моек.гр. 1589; вскрычат, крычаще, на скрыжалех в B3XVI и т. д. Наоборот, после зубного согласного [ры>ри], ср. прасл. *tryzna, что передается как трызна в И73, ПАХ1, ГБХ1, затем переносится при переписывании и в поздние списки (Лавр.1377), но в современном русском языке передается как тризна. В сочетаниях с (л, н) надежных примеров такого изменения нет, здесь это всегда сопровождается изменением по мягкости, и притом после XV в.; ср.: *sllna, *sllzb, которые в современном литературном языке дали слюна, слизь-, как исключение в древнерусском языке можно указать блювотины в 3X11 при обычном бльвотины (возможна аналогия блюю). Таким образом, разграничиваются синтагматические свойства <р”), с одной стороны, и <л”, н”) — с другой. Их отвердение не происходило перед (ё), т. е. фактически перед (j) ([ё^е]). Впоследствии» после изменения <ё>е), позиционная мягкость (р) смогла стать фонематической, и оппозиция (р—р’) пополнила коррелятивный ряд. Как показано выше, взрывные зубные дали наиболее определенную и самую раннюю оппозицию по палатали- зованнссти, фрикативные <з, с) включались в эту корреляцию неравномерно по говорам. Если в центре русской территории это произошло довольно рано, на западе наметилось смешение с шипящими. Последние не имели парных по твердости согласных, поэтому в стремлении сохранить признак, остаться маркированными фонемами <ж”, ш”) вступили в варьирование с <з”, с”)* с которыми они связаны и происхождением, и морфологическими чередованиями. Особенно интенсивно этот процесс отразили псковские рукописи XIV — XVI вв. (остатки его сохранились и в современных псковских говорах); но не только псковские, а вообще западнорусские: ср. ПА1307, ПЕ1307, ЛЕ1409, Ип.1425, некоторые смоленские источники. Древнейшие примеры смешения касаются только мягких (палатальных): ср. написания типа горсее, мно- жехъ, поясь в А1309; згълание, мысцгъю, отверже очи, поносенье, примгъшитися и др. В XV в. (по данным Н. М. Каринского) (з, с) на месте (ж, ш) пишутся только перед твердыми согласными (доздати, пусками, она приела, ела кровъ), а (ж, ш) на месте (з, с) — только для <з”, с”) перед мягкими согласными и перед гласными (см. выше). Таким образом, до отвердения шипящих указанное смешение букв могло иметь место и отражаться на письме. Однако уже ассимиляционное воздействие следующего твердого согласного приводило к безразличному смешению <с) и (ш) (ср.: пуил” кампус” ка^пуска), следовательно, к разрушению фонетических основ морфологического чередования; изменялись не <ш”>ш), а позиционно <с* (<ш’)>с). Связано это, несомненно, с фонологизацией мягкости и устранением средненёбной артикуляции у <з”, с”). § 80. Отвердение <ж”, ш”) также обязано нивелирующему воздействию корреляции согласных по твердости — мягкости. Этот процесс проходил только в тех говорах, которые развили противопоставление согласных по данному признаку; мягкие (и полумягкие, т. е. фонематически несущественные) (ж, ш) до сих пор сохранились в говорах, в которых данный коррелятивный ряд не развился в законченную систему. Фонологически оказывается, что при отсутствии противопоставления по системному признаку имеются фонемы, маркированные по этому признаку, т. е. (ж’, ш’). Возможны два изменения: заполнение пустой клетки и образование оппозиции по данному признаку или утрата признака палатальности у наличных фонем. Первое оказалось невозможным из-за отсутствия передненёбных велярных наряду с передненёбными палатальными (ж, ш). В западнорусских говорах в попытке выработать такое противопоставление (ж”, ш”) вторглись в сферу другой, только что создавшейся оппозиции; ср.: носити — носка, как [nos' — nos], ношу — поношение, как [по$’ — пой’], с возможным переходом <ш”>с ,)> что приводит к разрушению морфологических структур,’ важных для языка. Фонетическое сходство (ш”, с”) и система противопоставлений (у (ш”) нет парного твердого) толкали к совпадению <ш”) и (с”), но для верхних уровней языка подобное совпадение было нежелательно из-за функциональных смешений, возникающих в связи с этим. В результате (ж”, ш”) утрачивают нерелевантный для них признак (шипящие отвердевают), ибо при отсутствии противопоставления по какому-то признаку соответствующая фонема обязательно должна быть немаркированной по этому признаку: он избыточен. Об отвердении шипящих по рукописям можно судить на основании написания (у, ы, ъ) после (ж, ш) (на месте шя, шю и др.). Северные рукописи никак не отражают отвердения шипящих; оно не отражается и в московских рукописях до конца XIV в. (в ГЕ1357, МЕ1358, Лавр. 1377, в последней, впрочем, есть мылами), но появляется в Гр. 1371 (межы), Гр. 1389 (держыть, жыви- те, княжы, служыти, шышкина). Более многочисленны примеры в северо-восточных грамотах XV — XVI вв., но в разных источниках процесс отвердения шипящих отражен различно. Некоторые рукописи показывают сохранение мягких (ж, ш) перед передними гласными (также и в сочетаниях жьн, шьн) еще и в XVI в.; согласно другим отвердению подлежит только (ж), а (ш) сохраняет свою мягкость до XVII в. Одновременное употреб- лениетаких написаний, как жаждою —жажею в B3XV1, показывает, что выравнивание по твердому типу склонения (что основано на отвердении шипящих) происходило не в одно время для русских и церковнославянских слов, но что само отвердение как фонетический процесс к этому времени уже завершилось (ср. в той же рукописи ешр, лицомъ, старицою, чюжо и др.). В русском языке сохранилось много слов, которые не отражают перехода (е>о> в положении перед (ш’) (головешка, дешево, как и горшечек, доказывают мягкость (ш, ч), по крайней мере, до XVI в.), но таких слов нет для (ж). Довольно много написаний с жы, шы появляется с XVII в., но для исторической фонетики они уже не имеют значения: к этому времени сформировалась письменная норма нового церковнославянского языка, согласно которой ряд грамматических форм дифференцировался как раз наличием (ы) или (и) после шипящих и (ц); ср. формы мужского рода мужъ, падежъ и женского рода ложь, нощь (также в кратких формах типа тощъ или причастия творящъ для мужского рода), мужи (местн. п. ед. ч., им. п. мн. ч.) — мужы (вин. и ТВ. п. мн. ч.), нищимъ (тв. п. ед. ч.) — нищымъ (дат. п. мн. ч.) и т. д. Писцы использовали на письме оба знака. Тем не менее и церковнославянская норма учитывала, что (ц) всегда твердое (пишется цы, цъ), а (ч) — всегда мягкое (чь, чи). Следовательно, норма была основана на реальном московском произношении, как оно сложилось к середине XVII в. К этому времени отвердение шипящих и (ц) завершилось во всех южнорусских говорах. § 81. При отсутствии противопоставления по признаку мягкости заднеязычные могли бы сохранить исконную твердость, так как они не были маркированы по новому признаку. В большинстве русских говоров это и случилось. Однако после утраты (ъ, ь) стали возможны сочетания заднеязычных не только с (ы), но и с (и), отсутствие грамматической противопоставленности [ки— кы] и утрата признака ряда в противопоставлении гласных привели к осознанию этого сочетания как сочетания фонем (к) с (и). Поэтому и на письме старые сочетания гы, кы, хы все чаще стали передавать как ги, ки, хи, ведь на письме обычно передается не фонетическое звучание, а фонематическое различие функционально важных единиц. В северных говорах сочетания ги, ки, хи были возможны и в древнерусский период, поэтому, например, в берестяных грамотах написания с гы, кы, хы встречаются только в церковном тексте (ср.: не моги, но пакы). В церковных текстах такие сочетания передаются с (и) только в заимствованных словах; ср. УКХШ, ПЕХН1, Пр.1383, где при последовательных написаниях с <ы) находим слова епархии, къ келии, Люкии, хижа и др. В этом отражается разделение на «свое» и «чужое», точка зрения церковника, следующего сложившейся норме. Писцы СН1Л также предпочитают написания с гы, кы, хы, но всегда пишут Киевъ даже в списках «Русской правды» до XV в. последовательно выдерживаются архаические написания, хотя уже в древнейшем списке этого текста (в НК1282) имеются и написания с ги, ки. В условиях фонематической безразличности сочетаний [кы—ки] сохраняется только стилистическое их разграничение в текстах разного жанра и содержания. Заднеязычные входили также в морфонологические чередования типа рука — руцп> они становились невозможными в связи с отвердением (ц) в положении перед (е). Фонетическое чередование (к—к’) в сочетаниях с (ы, и) было использовано при морфонологических выравниваниях в основах слов; ср.: рука — рукгь = рукы — руки. В северных источниках никаких изменений, естественно, нет, в других говорах выравнивание основ отражается с XV в. (ср.: въ великгь полку, въ ляхгъхъ в Ип.1425). К этому времени процесс смягчения заднеязычных должен был завершиться, иначе оставалось бы неясным, почему именно (к) может заменить (ц) в столь важном чередовании (может быть мягким перед (е) в отличие от отвердевшего (ц)). Первые примеры замен гы, кы, хы на ги, ки, хи обнаруживаются на юге в XII в.: великии, киихъ в ЮЕ1120; въскисе, никии, секира в ДЕ1164; на западе с XIII в.: княгини, лихии, ризкии в Гр. 1229; на северо-востоке с XIV в. (ПЕ1354, ГЕ1357, МЕ1358, Лавр.1377). Южно- русские (украинские) рукописи отражают смягчение (к), но не <г, х); видимо, качество согласных (фрикация) на первых порах препятствовало смягчению. В русских рукописях смягчение не происходило достаточно долго, если сочетание кы не вступало в морфологическое чередование с мягким слогом; ср.: выискывати — искати в Лавр. 1377; опухываиге — опухати в Пал. 1406. § 82. Падение (ъ, ь) привело также к изменению аффрикат. Возникла новая позиция с (ц), например на стыке морфем: двенадцать [дв’енац’ат’], садиться [сад’иц’а] и др. Это были функционально важные и весьма частотные позиции, началось вытеснение (ч’) в некоторых позициях в северных говорах. Смешение (ч) и (ц) в рукописях до начала XII в. (М95, М96, М97, 0156, ЕКХП) сменяется обычным употреблением (ц), что указывает на развитие современного севернорусского цоканья. В основной массе русских говоров аффрикаты попадают под нивелирующее воздействие мягкостной корреляции. Поскольку аффрикаты маркированы по данному признаку (они мягкие по происхождению), а твердых аффрикат в системе нет, в целях усиления их оппозиции происходит обобщение наиболее универсального для новой системы признака палатализованности. Прежнее противопоставление (ц”—ч”) по месту образования сменилось противопоставлением по твердости — мягкости. Естественным результатом этого явилось отвердение одного из коррелятов: зубного, а не нёбного. Новая оппозиция фонетически проявляется как противопоставление мягкого (ч)твердому (ц). Если утрата маркировки у шипящих не привела к противопоставлению твердым и потому завершилась быстро, то у аффрикат необходимо было сначала устранить палатальность (как у (л”, н”)) и только затем длительным позиционным варьированием убрать палата л изованность у <ц’) (как у <ж’, ш’)). В формировании оппозиции (ц—ч’) было, таким образом, два «фонологических шага», поэтому и само изменение завершилось лишь к XVI в.: в рукописях отвердение <ц) отмечается позже отвердения (ж, ш). Выше показано, что даже в новой орфографической норме, не говоря уж о произношении, <ч’) — всегда мягкая, а <ц) — всегда твердая аффриката: это наиболее важные фонемные признаки данных фонем в противопоставлении их друг другу. Именно поэтому в морфологических выравниваниях, которые всегда связаны с наиболее существенными фонемными признаками, (ц) ведет себя как твердый согласный (отцов — столов), а (ч’)—как мягкий (мечей— костей); (ж, ш) дают колебания по говорам (ножов — ножей), что объясняется избыточностью данного признака для (ж, ш). § 83. Позже всего завершилось преобразование сочетаний [ш’ч ж’дж’), которые и в древнерусском языке являлись фонологически неустойчивыми. Новая морфологическая граница слова, возникшая в результате утраты (ъ, ь), увеличила число возможных сочетаний, фонетически сходных с [ш’ч ж’дж’]; ср.: везъ же ^ вез же [в’ож’—ж’е], въз шьлъ ^ взшел [вош’—ш’ол). Это определенно привело к окончательному распадению праславянских аффрикат на фонемные сочетания; только в некоторых корневых морфемах эти аффрикаты еще могли сохранять фонемный статус, ной они подвергались всем фонетическим упрощениям, характерным для данных сочетаний; ср.: (Примеры расхождений по древнерусским говорам приведены в § 38.) Возможны разнообразные фонетические вариации в изменении этих аффрикат. Например, в Мудр. XVII написание щ вместо ш встречается только при палатальных (л, н): выщли, к бащни, прищли, промышляйте (но емлешъ, нощь, рекоша и др.). Это, конечно, отражает позиционное смягчение (1ш’ш’1). Если это верно, то возможно и обратное, т. е. позиционное отвердение [ш’ш’] сначала в определенных условиях. В вологодском B3XVI более ста примеров смешения (ш) и (щ), передающих утрату смычки в соседстве со взрывным (вотше <; вотще) и сохранение мягкости на стыке морфем (вышща вместо высша, т. е. [выш’ш’а]); ср. здесь и передачу <ш’) на конце слова (пустощь вместо пустошь). В серпуховской Пч.1623 характер замен показывает сохранение [ш’ш’] в корне и ассимиляцию в [ш’ч’1 на стыке морфем, что проясняет причину первоначальных несовпадений этих фонетически сходных сочетаний. С фонологической точки зрения задержка в изменении этих двух сочетаний объясняется необходимостью пройти три «фонологических шага»: сократиться за счет устранения взрывного элемента, произвести морфологическое деление на две фонемы и, наконец, войти в корреляцию по твердости — мягкости (последнее наблюдается с XVIII в.). В говорах этот процесс достиг конечной стадии развития, там отвердели оба сочетания (дрожжи [дрожжы], щуки [шшуки]), а в литературном языке отвердели только звонкие ([дрожжы], но [ш’ч’ук’и] или [ш’ш’ук’и]). Длительное сохранение мягкости у [ш’ш ж’ж’] поддерживалось той самой необходимостью включиться в корреляцию по мягкости, которой подчинена вся система консонантизма. Краткие шипящие противопоставлены долгим шипящим, как твердые мягким, — именно поэтому мягкость [ш’ш’, ж’ж’] сохранялась столь долго. В результате всех описанных изменений в большинстве русских говоров к XVII в. окончательно сложился новый коррелятивный ряд:
